Борис Матвеевич Калаушин (1929 – 1999) родился в Ленинграде в семье музейного работника М.М.Калаушина, основателя Всесоюзного музея А.С.Пушкина. Отец всячески поощрял творческие наклонности сына, уже в 6 лет в Тригорском Боря Калаушин ходил на этюды вместе с художниками Н.Э.Радловым и Л.С.Хижинским. В блокадном Ленинграде, а позже и в эвакуации в Ташкенте, создает десятки рукодельных и рукописных книжек — целые серии и собрания сочинений, в большинстве которых он и автор, и художник, и издатель! И это в 12-14 лет, едва выкарабкавшись из голодной смерти … Позже Калаушин заметит: «»Я называл их ласково «»книжечки»», — для меия это было увлекательной игрой.»»…
Борис Матвеевич Калаушин яркий представитель ленинградского-петербургского искусства. Знаменитый книжный иллюстратор, оформивший десятки детских книг («»Три толстяка»» Ю.Олеши, «»Новый наряд короля»» Г.-Х.Андерсена, «»Королевство кривых зеркал»» В.Губарева, сказки Братьев Гримм, пьесы Е.Шварца); создатель собственной системы в живописи и графике, развивавшей принципы русского авангарда начала XX века; автор уникальных монографий «»Николай Кульбин»» и «»Давид Бурлюк»».
Б.М.Калаушин — первый и бессменный председатель Комиссии по охране памятников истории и культуры. Благодаря ему возрождены: Дом-музей Николая Рериха в Изварах, Церковь Спаса Нерукотворного на Конюшенной площади, Петер-Пауль-кирха на Невском проспекте, усадьба Вяземских, дом и флигель Бенуа. Творчество и общественная деятельность Б.М. Калаушина были направлены на утверждение преемственности традиций в искусстве, развития новаторских идей русского авангарда.
Он умер, немного не дожив до своего 70-летия, до предполагавшейся персональной выставки. Последняя глава монографии «»Бурлюк»» осталась незаконченной. Осталось 100 подготовленных к работе холстов. Художник, писатель, историк-исследователь культуры, эрудит и организатор, Борис Матвеевич сумел сделать очень много. Он принадлежит к числу тех, чье имя, творчество, труды становятся частью истории нашего искусства.
Биографические данные:
6 августа 1929 — 10 июня 1999
Родился в Ленинграде.
Учился в средней Художественной школе – 1939- 41, 1944-49.
1956 – окончил Институт им.Репина Академии Художеств.
Участник выставок в России и за рубежом.
Иллюстрировал книги для детей, издаваемые в России, Литве, Грузии, Германии, Румынии, Японии и др. странах. Издано более 100 книг с его иллюстрациями.
Персональные выставки – 1972, 1975, 1990, 1991, 1997, 1998.
Впервые выставил живопись на выставке «Живопись графиков Ленинграда» – в 1987 году в «Зале на Охте», СПб. Основное направление в живописи – «лирическая абстракция». Любимые сюжеты – деревенские сказочные сюжеты, женские образы, лики и др.
Участвовал в следующих больших выставках:
1987 – «Современные тенденции (1956 – 1986)» в Манеже, СПб.
1992 – «Лирика живописи Петербургских художников», Манеж, СПб.
1992 – Организатор и участник 1-ой выставки «Аполлон», в Союзе Художников, СПб.
1993 – 2-ая выставка «Аполлон», Вс. Музей А. С. Пушкина (Мойка, 12), СПб.
1994 – участник 3-ей выставки «Аполлон» – «Кондратьев и его круг» – посвященной памяти П. Кондратьева и В. Волкова, Манеж, СПб.
1996 — 1999 – организатор и участник ежегодных выставок “Аполлон”, Общество “Аполлон”, Галерея “Аполлон”, СПб.
1996 — 1999 – ежегодные выставки «Петербург – …», Манеж, СПб.
1997 — 1999 – организатор и участник 4-х международных конференций “Истоки и Корни–
Из истории русского авангарда ХХ века”, Общество “Аполлон”, СПб.
1994-1999 – Создатель- издатель и автор Альманаха «Аполлон» и бюллетеня «Аполлон», посвященных истории русского авангарда и вопросам развития современного искусства.
С 1980-го по 1999-й годы – бессменный председатель Комиссии по охране памятников архитектуры, истории и культуры , ЛОСХ, СПб
Посмертные выставки живописи и графики –
1999, декабрь – в Союзе художников, СПб
2000 – Большой выставочный зал «Манеж», СПб
2001 — Галерея «Аполлон», СПб
Работы в музеях и частных собраниях:
Музей Академии Художеств, Санкт-Петербург;
Дом-Музей А.С. Пушкина, с. Михайловское;
Всероссийский Музей Пушкина, Санкт-Петербург
Литературный Музей, Москва;
Музей Л.Н. Толстого, Москва;
Государственная Третьяковская Галерея, Москва;
Государственный Русский Музей, Санкт-Петербург;
Государственный Музей изобразительных искусств Карелии в Петрозаводске
Государственный Ярославский Музей изобразительных искусств
Музей А.П. Чехова, Таганрог;
Музей Андерсена, Копенгаген, Дания;
Стеделийк Музеум, Амстердам, Голландия;
Коллекция Хайди Нойхоф, США;
Коллекция Дж. Ховарда, Великобритания;
Частные собрания России, США, Австрии, Германии, Мексики, Польши и др. стран.
Фрагменты из блокадных дневников Бориса Калаушина.
“… 13 ноября 1941 г.
… Был в школе. Там в столовой давали нам суп-брандахлыст за45 копеек. С сегодняшнего дня новая перемена: суп дают только по карточкам. Конечно, мало кто был сегодня в столовой (из нашего класса пошли только два человека) и еще одно продовольственное горе. Вместо 200 грамм хлеба на человека дают 150 грамм. А говорят, что скоро будут давать 100 грамм…
(…) Заходил Борис Самойленко и позвал меня к себе.
(…) У Бориса новые книги: Достоевский «»Повести»», В. Маяковский – собрание сочинений в одном томе. Понравились иллюстрации в книге Достоевского.
16 ноября,
…Мы с мамой отправились на чердак: мама у нас полупожарница, и ее было заставили колоть лед в бочках (там была вода для тушения авиабомб) …
(…) отправились в театр муз- комедии. Поспели. Спектакль (комедия «»Три мушкетера»») понравился, много смеялся. Герои д’Артаньян и Портос, Атос. Очень смешной священник, воспитатель д’Артаньяна. Тема – похищение девушки Марии из аббатства… Прерывались на воздушную тревогу, но ненадолго. Комедия кончилась в семь часов.
(…) По дороге … видели полуразрушенное здание Думы. И папа грустно сказал: «»Так гибнет весь Ленинград!»»
17 ноября.
Голодаем. Если верить Ирке, то сегодня она видела человека, умершего от голода. …Сегодня проснулся в 10 часов. Едва
встал, послали открыть ставни и наколоть дрова, теперь я проделываю эту операцию каждый день, почитал немного Майн Рида. Когда надоело, начал читать Э. Т. А. Гофмана «»Выбор невесты»». Я люблю читать Гофмана, его фантастические сказки, повести и романы. Но на этот раз читал не с очень большим удовольствием. Вероятно потому, что хотел есть. Теперь только и слышишь вздохи да рассказы о еде…
Папа сказал, что в Ленинграде люди собак едят. Почти каждый день в магазинах хлебные и продовольственные карточки крадут.
27 ноября.
Вот кратко события, которые произошли в эти дни.
У мамы украли шубу, и ей теперь нечего надевать на улицу. Приходится надевать осеннее пальто. Было жалко смотреть, как мама горевала. …Вылетели стекла от бомбежки. Ухнула бомба на угол канала Грибоедова и Невского… Стекло выпало одно, в маленьком окне. Папа заколотил фанерой и одеялом…
Прочитал книгу Чарской «»Юркин хуторок»». Интересная.
Издаю библиотечку «»Зеленой лампы»». Выпустил три книжечки. Делаю четвертую.
Сегодня окончил Первую Ночь в сборнике «»Зеленая лампа»». Пишу вторую книгу романа «»Детские годы Никиты»»…
Очень трудно достать продукты, полагающиеся нам по карточкам. Папа и мама целые дни в очередях.
Артиллерийский обстрел. Несмотря на него, папа идет в поиски – за сливочным маслом. (…)
Сейчас воздушная тревога. …
Взгляд через пять десятилетий (Фрагменты из дневника)
Январь 1942 года…Или уже февраль?.. Нам до сих пор везло. Непонятные силы судьбы или случая нас неизменно спасали, когда выпадало неизбежное – умереть. Неотвратимое доходило до черты, до конца, но – внезапно, неожиданно – свершалось невозможное чудо – «»счастливая случайность»», которая нас спаса- ла. Так умирающего папу, лежащего в прострации, вбезысходности, неожиданно выручила «»старушка сверху»», перед войной штопавшая маме носки и Люлины ползунки, мама выручала ее «»заработком»», копейками, а старушка спасла папу, в нужный момент пришла с крупой, сварила кашу… Или – рабочий из подвальной типографии, куда отец и Стани- слав Трончинский* (* Станислав Трончинский – музеевед, в 1942- 1948 годы заведующий отделом музеев Управления культуры, инициатор восстановления дворцов-музеев)
нанялись грузчиками, ради «»рабочей карточки»», – поделился сокровищем: открыл чулан, в котором лежали обрезки кожи: тошнотворный переваренный «»студень-холодец»» вызывал рвоту, но на время спасал жизнь… Или – в отчаянные дни января, когда кончались все надежды, вдруг совершенно неожиданно появляется давнишний знакомый врач – на этот раз из военного госпиталя, чтоб спасти всех нас- принес котелок военного супа , и плакал, глядя на нас.
Еще полуживые блокадники были страшнее мертвых: те спокойно валялись на улице, закоченевшие, запорошенные снегом, только у мальчика, маленького такого, валявшегося в снежной куче у больницы № 33 в Чебоксарском переулке, рядом с нами, беспокойно, обескураживающе торчали босые ножки, неуместные на морозе — кто-то уже догадался снять валенки…
…А этот день запомнился как катастрофа, которая свершилась, и мы должны погибнуть – окончательно на этот раз, – но не погибли только потому, что случились чудесные совпадения, невероятные, которых могло и не быть… Мы сидели во тьме у «»буржуйки»», отец рвал журналы, растапливая, мама укачивала хныкавшую Юлю- сестренка плакала: «»Хлеба… Хочу хлеба!»» Папа ставил котелок на «»буржуйку»», что-то не ладилось. Пока разрывал очередной журнал, зачем-то попросил: «»Достань полотенце!»»
Я полез в шкаф, на полку, потянул полотенце, и вдруг – из шкафа вылетел пузырек, упал на пол, разбился… Это был , флакон витамина «»С»», наш «»НЗ»», на «»последний случай»».
– Что ты наделал! – закричал отец, и я ; получил затрещину. – Что ты наделал! – ‘ Он был в отчаянии.
Я заплакал, опустился на пол и стал слизывать с пола сладкий сироп вместе с осколками стекла. Отец засуетился, схватил блюдце, пытался ложкой зацепить что-то с пола. Я плакал, продолжал слизывать. Мама плакала в голос: «»Что теперь будет с нами, что же теперь…»» В этот момент начался артобстрел.
Грохнуло под самым нашим окном – по тротуару у нашего венеци- анского окна на первом этаже… слетела самодельная ставня, посыпались стекла… Поток снарядов продолжался: оцепенев на какую-то долю секунды, мы смотрели, как у окна, на бульваре, в пяти, десяти шагах вздымаются разрывы снарядов…
– Скорее! – истошно закричал отец. – Скорее! Помогай мне! – Он схватил одеяло, пытался заткнуть окно, закрыть дыру одеялом. – Тепло! Тепло уходит! Мы погибнем! – А на улице – минус 25 градусов.
Одеяло срывается, не за что зацепить, отец в отчаянье…
Несколько снарядов ложатся опять за окном, а мы – сгоряча, в спешке, ни о чем другом не думаем– только как бы спасти свою пещеру и жизнь, – продолжаем затыкать окно одеялами, не замечая, как сквозь окно, мимо нас, в комнату влетают осколки снарядов. Один, самый большой, колючий, как рваный «»еж»», величиной с полтарелки, впился в наш милый старый стол, стоявший посреди комнаты, три других, поменьше, перелетели через всю комнату – метров шесть – и застряли в противоположной стенке. Два-три застряли в рамах. Мелкие осколки – металлические закорючки – вместе со стеклами посыпались на пол. Как нас не задели осколки, целый град их, – непонятно. … Внезапно за спинами нашими спокойный голос: – Что тут у вас случилось?
Мы оборачиваемся, смотрим как на привидение: это наш сосед, Петр Маркович Градусов, мобилизованный несколько месяцев тому назад. Его, инженера, сделали шофером: сейчас перебросили на Дорогу жизни, и он приехал как раз вовремя… С «»той»» стороны Ладоги.
– Петя! – взмолился отец – Помоги!
Градусов помог прибить одеяло, потом задумчиво сказал: «»Все равно тепла не сохранить. Переходите в мою спальню. Я буду дня два, в столовой сплю я, а в спальне – вы будете»».
Его комната тоже окнами на бульвар – но метров 20 в сторону. В этой комнате стекла целы.
Перетаскиваем вещи. Я – книжки, свои тетради, тушь, коптилку. Проблема – перетащить «»буржуйку»», высунуть трубу сквозь форточку. Сделано. Отец вздыхает: «»Петр, ты нас спас!..»»
А я начинаю кричать. Острая боль пронзает, режет меня, скручивает, я падаю на пол.
– Что с тобой?! – пугается отец. – Ранило осколком? Я кричу, временами теряя сознание, и кричу, кричу…
– Он наглотался стекол, – догадалась мама. – Матвей, ты не удер- жал… Почему ты не удержал его!..
Я кричу… проваливаюсь в забытье… боль режет… кричу…
Надо мной склоняется лицо в очках. Интеллигентный голос: – Где болит?.. Желудок.. Я кричу.
На миг забылся… очнулся, слышу голоса из передней, куда дверь оставили открытой, уже сумеречно – там темно. Слышу голос доктора:
– Мальчик, конечно, умрет… Но вы не убивайтесь, может быть, это даже к лучшему: после блокады выжившие дети будут калеками… Операцию сделать я не в силах: нет ничего… и он слаб: полная дистрофия… Он умирает…
Я кричу от боли.
– Болеутоляющим, смягчающим средством была бы слизистая овсяная каша, – размышляет врач, – но где сейчас достать…
– Я как раз привез мешочек овсянки… – говорит Градусов…
…Я очнулся, когда мама начала кормить меня с ложечки теплой кашей, потом дала капли, оставленные доктором: «»Сейчас ты заснешь»», – говорила мама и плакала.
Потом я внезапно заснул – и проснулся вскоре от своего крика: кто- то воткнул мне в желудок нож. Нестерпимо ору. Мама опять дает капли,
Потом кашу. Плачет, уговаривает. Я не говорю ей, что слышал слова врача. И ничего не боюсь. Не до того. Только боль. Боюсь шевелиться, замираю, стараясь унять дрожь и боль. Засыпаю…
Так прошел вечер, прошла ночь. Под утро заснул подольше, во сне чую боль, но терплю,.. что-то снится. Утром мама дает мне капли и кашу. Я опять засыпаю, внутри только дрожит, не дремлет боль. Но сплю. Входит Градусов, наклоняется ко мне:
– Ну, как ты? Болит? До свадьбы заживет! Потерпи. Почитай пока
хорошую книгу, я уже прочитал. Я сейчас уезжаю, а ты почитай – и выздоравливай!
Он сует мне книгу. Мама дает мне капли, я листаю книгу, пытаю
Борис Матвеевич Калаушин</strong> (1929 – 1999) родился в Ленинграде в семье музейного работника М.М.Калаушина, основателя Всесоюзного музея А.С.Пушкина. Отец всячески поощрял творческие наклонности сына, уже в 6 лет в Тригорском Боря Калаушин ходил на этюды вместе с художниками Н.Э.Радловым и Л.С.Хижинским. В блокадном Ленинграде, а позже и в эвакуации в Ташкенте, создает десятки рукодельных и рукописных книжек — целые серии и собрания сочинений, в большинстве которых он и автор, и художник, и издатель! И это в 12-14 лет, едва выкарабкавшись из голодной смерти … Позже Калаушин заметит: «»Я называл их ласково «»книжечки»», — для меия это было увлекательной игрой.»»…
Борис Матвеевич Калаушин яркий представитель ленинградского-петербургского искусства. Знаменитый книжный иллюстратор, оформивший десятки детских книг («»Три толстяка»» Ю.Олеши, «»Новый наряд короля»» Г.-Х.Андерсена, «»Королевство кривых зеркал»» В.Губарева, сказки Братьев Гримм, пьесы Е.Шварца); создатель собственной системы в живописи и графике, развивавшей принципы русского авангарда начала XX века; автор уникальных монографий «»Николай Кульбин»» и «»Давид Бурлюк»».
Б.М.Калаушин — первый и бессменный председатель Комиссии по охране памятников истории и культуры. Благодаря ему возрождены: Дом-музей Николая Рериха в Изварах, Церковь Спаса Нерукотворного на Конюшенной площади, Петер-Пауль-кирха на Невском проспекте, усадьба Вяземских, дом и флигель Бенуа. Творчество и общественная деятельность Б.М. Калаушина были направлены на утверждение преемственности традиций в искусстве, развития новаторских идей русского авангарда.
Он умер, немного не дожив до своего 70-летия, до предполагавшейся персональной выставки. Последняя глава монографии «»Бурлюк»» осталась незаконченной. Осталось 100 подготовленных к работе холстов. Художник, писатель, историк-исследователь культуры, эрудит и организатор, Борис Матвеевич сумел сделать очень много. Он принадлежит к числу тех, чье имя, творчество, труды становятся частью истории нашего искусства.
Биографические данные:
6 августа 1929 — 10 июня 1999
Родился в Ленинграде.
Учился в средней Художественной школе – 1939- 41, 1944-49.
1956 – окончил Институт им.Репина Академии Художеств.
Участник выставок в России и за рубежом.
Иллюстрировал книги для детей, издаваемые в России, Литве, Грузии, Германии, Румынии, Японии и др. странах. Издано более 100 книг с его иллюстрациями.
Персональные выставки – 1972, 1975, 1990, 1991, 1997, 1998.
Впервые выставил живопись на выставке «Живопись графиков Ленинграда» – в 1987 году в «Зале на Охте», СПб. Основное направление в живописи – «лирическая абстракция». Любимые сюжеты – деревенские сказочные сюжеты, женские образы, лики и др.
Участвовал в следующих больших выставках:
1987 – «Современные тенденции (1956 – 1986)» в Манеже, СПб.
1992 – «Лирика живописи Петербургских художников», Манеж, СПб.
1992 – Организатор и участник 1-ой выставки «Аполлон», в Союзе Художников, СПб.
1993 – 2-ая выставка «Аполлон», Вс. Музей А. С. Пушкина (Мойка, 12), СПб.
1994 – участник 3-ей выставки «Аполлон» – «Кондратьев и его круг» – посвященной памяти П. Кондратьева и В. Волкова, Манеж, СПб.
1996 — 1999 – организатор и участник ежегодных выставок “Аполлон”, Общество “Аполлон”, Галерея “Аполлон”, СПб.
1996 — 1999 – ежегодные выставки «Петербург – …», Манеж, СПб.
1997 — 1999 – организатор и участник 4-х международных конференций “Истоки и Корни–
Из истории русского авангарда ХХ века”, Общество “Аполлон”, СПб.
1994-1999 – Создатель- издатель и автор Альманаха «Аполлон» и бюллетеня «Аполлон», посвященных истории русского авангарда и вопросам развития современного искусства.
С 1980-го по 1999-й годы – бессменный председатель Комиссии по охране памятников архитектуры, истории и культуры , ЛОСХ, СПб
Посмертные выставки живописи и графики –
1999, декабрь – в Союзе художников, СПб
2000 – Большой выставочный зал «Манеж», СПб
2001 — Галерея «Аполлон», СПб
Работы в музеях и частных собраниях:
Музей Академии Художеств, Санкт-Петербург;
Дом-Музей А.С. Пушкина, с. Михайловское;
Всероссийский Музей Пушкина, Санкт-Петербург
Литературный Музей, Москва;
Музей Л.Н. Толстого, Москва;
Государственная Третьяковская Галерея, Москва;
Государственный Русский Музей, Санкт-Петербург;
Государственный Музей изобразительных искусств Карелии в Петрозаводске
Государственный Ярославский Музей изобразительных искусств
Музей А.П. Чехова, Таганрог;
Музей Андерсена, Копенгаген, Дания;
Стеделийк Музеум, Амстердам, Голландия;
Коллекция Хайди Нойхоф, США;
Коллекция Дж. Ховарда, Великобритания;
Частные собрания России, США, Австрии, Германии, Мексики, Польши и др. стран.
Фрагменты из блокадных дневников Бориса Калаушина.
“… 13 ноября 1941 г.
… Был в школе. Там в столовой давали нам суп-брандахлыст за45 копеек. С сегодняшнего дня новая перемена: суп дают только по карточкам. Конечно, мало кто был сегодня в столовой (из нашего класса пошли только два человека) и еще одно продовольственное горе. Вместо 200 грамм хлеба на человека дают 150 грамм. А говорят, что скоро будут давать 100 грамм…
(…) Заходил Борис Самойленко и позвал меня к себе.
(…) У Бориса новые книги: Достоевский «»Повести»», В. Маяковский – собрание сочинений в одном томе. Понравились иллюстрации в книге Достоевского.
16 ноября,
…Мы с мамой отправились на чердак: мама у нас полупожарница, и ее было заставили колоть лед в бочках (там была вода для тушения авиабомб) …
(…) отправились в театр муз- комедии. Поспели. Спектакль (комедия «»Три мушкетера»») понравился, много смеялся. Герои д’Артаньян и Портос, Атос. Очень смешной священник, воспитатель д’Артаньяна. Тема – похищение девушки Марии из аббатства… Прерывались на воздушную тревогу, но ненадолго. Комедия кончилась в семь часов.
(…) По дороге … видели полуразрушенное здание Думы. И папа грустно сказал: «»Так гибнет весь Ленинград!»»
17 ноября.
Голодаем. Если верить Ирке, то сегодня она видела человека, умершего от голода. …Сегодня проснулся в 10 часов. Едва
встал, послали открыть ставни и наколоть дрова, теперь я проделываю эту операцию каждый день, почитал немного Майн Рида. Когда надоело, начал читать Э. Т. А. Гофмана «»Выбор невесты»». Я люблю читать Гофмана, его фантастические сказки, повести и романы. Но на этот раз читал не с очень большим удовольствием. Вероятно потому, что хотел есть. Теперь только и слышишь вздохи да рассказы о еде…
Папа сказал, что в Ленинграде люди собак едят. Почти каждый день в магазинах хлебные и продовольственные карточки крадут.
27 ноября.
Вот кратко события, которые произошли в эти дни.
У мамы украли шубу, и ей теперь нечего надевать на улицу. Приходится надевать осеннее пальто. Было жалко смотреть, как мама горевала. …Вылетели стекла от бомбежки. Ухнула бомба на угол канала Грибоедова и Невского… Стекло выпало одно, в маленьком окне. Папа заколотил фанерой и одеялом…
Прочитал книгу Чарской «»Юркин хуторок»». Интересная.
Издаю библиотечку «»Зеленой лампы»». Выпустил три книжечки. Делаю четвертую.
Сегодня окончил Первую Ночь в сборнике «»Зеленая лампа»». Пишу вторую книгу романа «»Детские годы Никиты»»…
Очень трудно достать продукты, полагающиеся нам по карточкам. Папа и мама целые дни в очередях.
Артиллерийский обстрел. Несмотря на него, папа идет в поиски – за сливочным маслом. (…)
Сейчас воздушная тревога. …
Взгляд через пять десятилетий (Фрагменты из дневника)
Январь 1942 года…Или уже февраль?.. Нам до сих пор везло. Непонятные силы судьбы или случая нас неизменно спасали, когда выпадало неизбежное – умереть. Неотвратимое доходило до черты, до конца, но – внезапно, неожиданно – свершалось невозможное чудо – «»счастливая случайность»», которая нас спаса- ла. Так умирающего папу, лежащего в прострации, вбезысходности, неожиданно выручила «»старушка сверху»», перед войной штопавшая маме носки и Люлины ползунки, мама выручала ее «»заработком»», копейками, а старушка спасла папу, в нужный момент пришла с крупой, сварила кашу… Или – рабочий из подвальной типографии, куда отец и Стани- слав Трончинский* (* Станислав Трончинский – музеевед, в 1942- 1948 годы заведующий отделом музеев Управления культуры, инициатор восстановления дворцов-музеев)
нанялись грузчиками, ради «»рабочей карточки»», – поделился сокровищем: открыл чулан, в котором лежали обрезки кожи: тошнотворный переваренный «»студень-холодец»» вызывал рвоту, но на время спасал жизнь… Или – в отчаянные дни января, когда кончались все надежды, вдруг совершенно неожиданно появляется давнишний знакомый врач – на этот раз из военного госпиталя, чтоб спасти всех нас- принес котелок военного супа , и плакал, глядя на нас.
Еще полуживые блокадники были страшнее мертвых: те спокойно валялись на улице, закоченевшие, запорошенные снегом, только у мальчика, маленького такого, валявшегося в снежной куче у больницы № 33 в Чебоксарском переулке, рядом с нами, беспокойно, обескураживающе торчали босые ножки, неуместные на морозе — кто-то уже догадался снять валенки…
…А этот день запомнился как катастрофа, которая свершилась, и мы должны погибнуть – окончательно на этот раз, – но не погибли только потому, что случились чудесные совпадения, невероятные, которых могло и не быть… Мы сидели во тьме у «»буржуйки»», отец рвал журналы, растапливая, мама укачивала хныкавшую Юлю- сестренка плакала: «»Хлеба… Хочу хлеба!»» Папа ставил котелок на «»буржуйку»», что-то не ладилось. Пока разрывал очередной журнал, зачем-то попросил: «»Достань полотенце!»»
Я полез в шкаф, на полку, потянул полотенце, и вдруг – из шкафа вылетел пузырек, упал на пол, разбился… Это был , флакон витамина «»С»», наш «»НЗ»», на «»последний случай»».
– Что ты наделал! – закричал отец, и я ; получил затрещину. – Что ты наделал! – ‘ Он был в отчаянии.
Я заплакал, опустился на пол и стал слизывать с пола сладкий сироп вместе с осколками стекла. Отец засуетился, схватил блюдце, пытался ложкой зацепить что-то с пола. Я плакал, продолжал слизывать. Мама плакала в голос: «»Что теперь будет с нами, что же теперь…»» В этот момент начался артобстрел.
Грохнуло под самым нашим окном – по тротуару у нашего венеци- анского окна на первом этаже… слетела самодельная ставня, посыпались стекла… Поток снарядов продолжался: оцепенев на какую-то долю секунды, мы смотрели, как у окна, на бульваре, в пяти, десяти шагах вздымаются разрывы снарядов…
– Скорее! – истошно закричал отец. – Скорее! Помогай мне! – Он схватил одеяло, пытался заткнуть окно, закрыть дыру одеялом. – Тепло! Тепло уходит! Мы погибнем! – А на улице – минус 25 градусов.
Одеяло срывается, не за что зацепить, отец в отчаянье…
Несколько снарядов ложатся опять за окном, а мы – сгоряча, в спешке, ни о чем другом не думаем– только как бы спасти свою пещеру и жизнь, – продолжаем затыкать окно одеялами, не замечая, как сквозь окно, мимо нас, в комнату влетают осколки снарядов. Один, самый большой, колючий, как рваный «»еж»», величиной с полтарелки, впился в наш милый старый стол, стоявший посреди комнаты, три других, поменьше, перелетели через всю комнату – метров шесть – и застряли в противоположной стенке. Два-три застряли в рамах. Мелкие осколки – металлические закорючки – вместе со стеклами посыпались на пол. Как нас не задели осколки, целый град их, – непонятно. … Внезапно за спинами нашими спокойный голос: – Что тут у вас случилось?
Мы оборачиваемся, смотрим как на привидение: это наш сосед, Петр Маркович Градусов, мобилизованный несколько месяцев тому назад. Его, инженера, сделали шофером: сейчас перебросили на Дорогу жизни, и он приехал как раз вовремя… С «»той»» стороны Ладоги.
– Петя! – взмолился отец – Помоги!
Градусов помог прибить одеяло, потом задумчиво сказал: «»Все равно тепла не сохранить. Переходите в мою спальню. Я буду дня два, в столовой сплю я, а в спальне – вы будете»».
Его комната тоже окнами на бульвар – но метров 20 в сторону. В этой комнате стекла целы.
Перетаскиваем вещи. Я – книжки, свои тетради, тушь, коптилку. Проблема – перетащить «»буржуйку»», высунуть трубу сквозь форточку. Сделано. Отец вздыхает: «»Петр, ты нас спас!..»»
А я начинаю кричать. Острая боль пронзает, режет меня, скручивает, я падаю на пол.
– Что с тобой?! – пугается отец. – Ранило осколком? Я кричу, временами теряя сознание, и кричу, кричу…
– Он наглотался стекол, – догадалась мама. – Матвей, ты не удер- жал… Почему ты не удержал его!..
Я кричу… проваливаюсь в забытье… боль режет… кричу…
Надо мной склоняется лицо в очках. Интеллигентный голос: – Где болит?.. Желудок.. Я кричу.
На миг забылся… очнулся, слышу голоса из передней, куда дверь оставили открытой, уже сумеречно – там темно. Слышу голос доктора:
– Мальчик, конечно, умрет… Но вы не убивайтесь, может быть, это даже к лучшему: после блокады выжившие дети будут калеками… Операцию сделать я не в силах: нет ничего… и он слаб: полная дистрофия… Он умирает…
Я кричу от боли.
– Болеутоляющим, смягчающим средством была бы слизистая овсяная каша, – размышляет врач, – но где сейчас достать…
– Я как раз привез мешочек овсянки… – говорит Градусов…
…Я очнулся, когда мама начала кормить меня с ложечки теплой кашей, потом дала капли, оставленные доктором: «»Сейчас ты заснешь»», – говорила мама и плакала.
Потом я внезапно заснул – и проснулся вскоре от своего крика: кто- то воткнул мне в желудок нож. Нестерпимо ору. Мама опять дает капли,
Потом кашу. Плачет, уговаривает. Я не говорю ей, что слышал слова врача. И ничего не боюсь. Не до того. Только боль. Боюсь шевелиться, замираю, стараясь унять дрожь и боль. Засыпаю…
Так прошел вечер, прошла ночь. Под утро заснул подольше, во сне чую боль, но терплю,.. что-то снится. Утром мама дает мне капли и кашу. Я опять засыпаю, внутри только дрожит, не дремлет боль. Но сплю. Входит Градусов, наклоняется ко мне:
– Ну, как ты? Болит? До свадьбы заживет! Потерпи. Почитай пока
хорошую книгу, я уже прочитал. Я сейчас уезжаю, а ты почитай – и выздоравливай!
Он сует мне книгу. Мама дает мне капли, я листаю книгу, пытаюсь читать, Не думать о боли. С книгой засыпаю. Мне снится Дантес, обманутый, заточенный в тюрьму… Книжка – «»Граф Монте Кристо»». Так и лежу, то читая – тюремщики… крепость… сумасшедший аббат… попытки к бегству, — то засыпая над страницами… Книжка падает…
– К тебе пришел мальчик, из твоего класса… Посиди с ним. Мальчик садится. Лицо у него серьезное, взрослое. Он в очках, ноги его не достают до пола. Он внимательно на меня смотрит:
– Болеешь? Ну, не надо, поправляйся! Я тоже болел. Что читаешь? А, «»Граф Монте Кристо»» – хорошая книга, но немного скучная… А это что? – Поднимает книжку со столика Градусовых. И я узнаю – это книга в бумажной обертке, ее папа давал Градусову почитать. – «»Простодушие патера Брауна»», – читает он название, – Любопытно… Не читал! Дашь почитать?
Я киваю головой – бери, умалчивая, что сам ее не читал. Мальчик продолжает рассуждать:
– Еще есть «»Тайна патера Брауна»», очень увлекательная книга, я ее читал… А дома у меня есть замечательная книга Честертона «»Клуб удивительных профессий»», чудесная книга! Не читал? Я тебе принесу! Честертон – замечательный писатель, остроумно, интеллектуально пишет…
Мальчик выговаривает слово “интелектуально” со вкусом, но как
нечто необычное. Я вспоминаю: его зовут Альберт Иванов. Наши классы «»слили»», когда дети поэвакуировались или поумирали. Мы одноклассники недавно, мальчик мне нравится.
– Альберт, почему тебя зовут Альберт?
Он серьезно отвечает:
– Маме, наверное, так захотелось.
– А ты Гофмана читал? – спрашиваю я. Это мой любимый писа- тель… Мы разговариваем, а потом я засыпаю, притерпевшись к боли.
Назавтра все так же, я научился терпеть, и я рад, когда Альберт приходит. Он принес мне «»Клуб удивительных профессий»».
– Увидишь, какой это удивительно интеллигентный писатель… Мы разговариваем об умных книгах. Нам хорошо. За окном не бухают снаряды, тихо. Не говоря об этом, мы понимаем, что жизнь может быть прекрасной… Больше он, кажется, не приходил. Потом события так завертелись, но я не забыл о нем. Книжку он вернул, значит, мы еще раз виделись…
Я страшно удивился, узнав по возвращении в Ленинград, что Альберт Иванов в том же месяце умер. Не было этого в нем, ни капли. Ведь мы не должны были умирать.
сь читать, Не думать о боли. С книгой засыпаю. Мне снится Дантес, обманутый, заточенный в тюрьму… Книжка – «»Граф Монте Кристо»». Так и лежу, то читая – тюремщики… крепость… сумасшедший аббат… попытки к бегству, — то засыпая над страницами… Книжка падает…
– К тебе пришел мальчик, из твоего класса… Посиди с ним. Мальчик садится. Лицо у него серьезное, взрослое. Он в очках, ноги его не достают до пола. Он внимательно на меня смотрит:
– Болеешь? Ну, не надо, поправляйся! Я тоже болел. Что читаешь? А, «»Граф Монте Кристо»» – хорошая книга, но немного скучная… А это что? – Поднимает книжку со столика Градусовых. И я узнаю – это книга в бумажной обертке, ее папа давал Градусову почитать. – «»Простодушие патера Брауна»», – читает он название, – Любопытно… Не читал! Дашь почитать?
Я киваю головой – бери, умалчивая, что сам ее не читал. Мальчик продолжает рассуждать:
– Еще есть «»Тайна патера Брауна»», очень увлекательная книга, я ее читал… А дома у меня есть замечательная книга Честертона «»Клуб удивительных профессий»», чудесная книга! Не читал? Я тебе принесу! Честертон – замечательный писатель, остроумно, интеллектуально пишет…
Мальчик выговаривает слово “интелектуально” со вкусом, но как
нечто необычное. Я вспоминаю: его зовут Альберт Иванов. Наши классы «»слили»», когда дети поэвакуировались или поумирали. Мы одноклассники недавно, мальчик мне нравится.
– Альберт, почему тебя зовут Альберт?
Он серьезно отвечает:
– Маме, наверное, так захотелось.
– А ты Гофмана читал? – спрашиваю я. Это мой любимый писа- тель… Мы разговариваем, а потом я засыпаю, притерпевшись к боли.
Назавтра все так же, я научился терпеть, и я рад, когда Альберт приходит. Он принес мне «»Клуб удивительных профессий»».
– Увидишь, какой это удивительно интеллигентный писатель… Мы разговариваем об умных книгах. Нам хорошо. За окном не бухают снаряды, тихо. Не говоря об этом, мы понимаем, что жизнь может быть прекрасной… Больше он, кажется, не приходил. Потом события так завертелись, но я не забыл о нем. Книжку он вернул, значит, мы еще раз виделись…
Я страшно удивился, узнав по возвращении в Ленинград, что Альберт Иванов в том же месяце умер. Не было этого в нем, ни капли. Ведь мы не должны были умирать.
